— Я не знала, — потрясенно прошептала миссис Баскет.
— Конечно, вы живете в Британии, на родине культуры и прогресса, но остальной мир еще очень дик. Поэтому мы в Америке поневоле являемся консерваторами. Я привез с собой беспроволочный телеграф. Вещь старая, но надежная, как прабабушкин утюг.
— Постойте, но ведь ваше послание может перехватить и прочесть кто-то посторонний!
— Пусть перехватывает, прочесть он ничего не сможет. Мой аппарат автоматически шифрует текст, причем код меняется ежедневно, так что расшифровать его совершенно невозможно. Лучшим специалистом по шифрам в Северо-Американских Штатах был Аб Слени. Возможно, вы слышали это имя, он был не только замечательным криптологом, но и самым опасным бандитом в Чикаго. Его изловили и приговорили к электрическому стулу, но обещали помилование, если он в течение месяца сумеет прочесть хотя бы одно из моих сообщений.
— И что же?
— Он не смог прочитать ни строчки и спустя месяц был электрифицирован. Его последние слова были: «Проклятый шифр! Лучше гореть в аду, чем разгадывать его!»
— Какой ужас — смерть от электричества!
— Смерть — вообще неприятная штука, неважно, от петли, как с древних времен принято казнить в Соединенном Королевстве, на электрическом стуле, изобретенном нашим гением Эдисоном, или, как требуют нынешние гуманисты, от действия перегретого пара. Ведь это значит сварить человека заживо! Однако не будем о грустном. Я благодарю вас за содержательную беседу и прошу позволения откланяться. Я хотел еще зайти в библиотеку, а потом опросить своих помощников, которые сейчас рыщут по окрестностям, выискивая, что еще может привлечь туристов в ваш тихий край.
— Последний вопрос, сэр Сэмюэль. Этот ваш готтентот, он не опасен? Мне кажется, он каннибал, и было бы опрометчиво позволить ему свободно разгуливать среди мирных жителей.
— Успокойтесь, миссис Баскет. Томми — не африканец, он родом с Гаити и получил неплохое образование. Он вполне цивилизованный дикарь, насколько вообще может быть цивилизован представитель хамической расы.
Представитель хамической расы в это время находился в городе Дарлингтоне, одном из административных центров графства Дарем. Томми собирался войти в контору архивариуса, но городской архивариус Джеральд Тюбинг собственной персоной стоял в дверях, загораживая вход, и медленно наливался лиловой краской негодования.
— Ты хоть понимаешь, куда явился? — гневно вопрошал хранитель семейных тайн.
— Да, сэр, — отвечал Томми, прижимая к груди уже не шляпную коробку, но самую шляпу, оказавшуюся копией хозяйской.
— Мне доверены документы, касающиеся частной жизни самых уважаемых семейств графства. Никто посторонний не имеет права читать их без письменного решения суда. Тебе понятно?
— Да, сэр.
— И после этого ты требуешь, чтобы я допустил тебя в архив?
— Да, сэр, — подтвердил темнокожий Томми и надел шляпу. — Это очень нужно.
— В таком случае идем, — произнес Тюбинг, отступая в сторону. — Сюда, пожалуйста.
— Благодарю, сэр, — сказал Томми, входя.
Шляпы он не снял.
— Не знаю, что за джин такой, а по-нашему это можжевеловая водка. У меня еще в поставце имбирная есть, но мы ее пить не будем, а то передеремся все. Имбирная злость пробуждает.
— Мистер Митч, я предлагаю выпить за королеву!
— За королеву? Что же, дама достойная, можно выпить. За здоровье королевы Виктории — гип-гип ура!
— Ура!!! — сотрясая стены замка, рявкнули три английских глотки.
— Одного не пойму, — рыжебородый потряс головой, прочищая уши, — то ли у меня от можжевеловой в глазах троится, то ли еще что, но вот вас трое, а все как по одной мерке сшиты, и всех зовут Джонами. Как вас различать, скажите на милость?
— Джон Стил — садовник!
— Джон Хок — конюх!
— Джон Брукс — истопник!
— А я — просто Кузьмич, мастер на все руки.
— Куз Митч, — хором повторили англичане.
— Вот что, Джончики, — начал Кузьмич, разливая из баклажки остатки можжевеловки, — не могли бы вы мне помочь? Мне хозяин велел по окрестностям побродить, присмотреть, что тут есть такого, чтобы иностранные бездельники клюнули. Вот, скажем, позади ограды прудок заросший, очень романтическое место. Может, там лет сто назад какая-нибудь барышня сдуру утопилась…
— Там народу утопло — не пересчитать, — авторитетно произнес истопник, — но барышень среди них не было, все больше здоровые мужики. Это не пруд, а остатки крепостного рва, а замок в осаде бывал, особенно при Эдуарде Четвертом. Лет пятнадцать тому чистили ров, так и железной трухи довольно достали, и костей. На кладбище их нельзя, утопленников, так их на Гэльской пустоши закопали, там теперь крест на камне выбит.
— От, это славно! За этим меня хозяин и посылал! Как пиво стану варить, вам первым налью. А в самом доме что есть? Домина-то большой, весь каменный и старый. Казематы, подвалы небось имеются. Темница какая завалящая.
— Раньше, может, и было, а сейчас — откуда? В подвалах — мое хозяйство: котельная, бойлерная, угольный бункер. Винный погреб остался, так он уже сколько лет пустует.
— У меня бы не пустовал.
— Так то вы, мистер Митч. А наша хозяйка, во-первых, женщина, и, во-вторых, Баскет она только по мужу. При покойном Джоне Баскете, ее супруге, винный подвал был приятнейшим местом в графстве. Джон Баскет любил и умел жить, это кто угодно подтвердит. В ту пору подземный ход не обваливался. Со всего Баскетвиля смазливые барышни туда наведывались.